Глава 5 ТАССИЛИ В НЕЗАВИСИМОМ АЛЖИРЕ

Чтобы напоить своих, приходится устроить поилку: вырыв в песке яму и положив в нее палатку, наполняем ее, черпая воду из гельты сделанным из шкуры черпаком. Я не видел эту гельту такой полной с 1934 года, когда пил из нее в первый раз. Останавливаемся на отдых. С этой гельтой связана любопытная легенда: одна женщина из племени кель эс-суф — людей ветра или духов — утопила в ней новорожденного; и вот по ночам в полнолуние, когда луна стоит прямо над Ассакао, дитя выходит из воды и плачет... Джебрин разбирает свой багаж, считая ненужным спускать все в Джа-нет; излишки он поручает Мусе и Агауэду спрятать в скалах над водоемом. У всех туарегов есть свои тайники; спрятанные вещи — обычно запасы продовольствия — они безошибочно в трудный момент разыскивают. До них никто не дотронется; если прохожий увидит на песке ведущие к тайнику следы, из любопытства он туда заглянет, дабы знать, что такой-то спрятал там полный мешок фиников или проса, но взять —ничего не возьмет,—просто так не поступают! Нашим разгруженным верблюдам на второй, очень крутой акбе будет легче идти. Через несколько минут Джебрин оставляет нас под тем предлогом, что ему нужно навестить одну свою давнюю приятельницу, а когда мы в 17.30 спускаемся, он лежит под деревом у подножия склона, в том месте, где мы условились остановиться на ночлег, и уже успел собрать дров для костра.

«Наверное,— говорю я ему,— у тебя есть крылья, раз ты спустился с горы раньше нас». Он смеется и объясняет мне, что спрямил дорогу по очень крутой тропе, непроходимой для верблюдов: точнее, это военная тропа, которую знают только жители Тассили. Если кто-нибудь вздумает преследовать туарега в такой стране, ему понадобятся изрядное воображение и средства!

Утром проходим мимо памятника доисламского периода; состоит он из насыпи в виде прямоугольного трезубца; перед ним стоит большой курган, а по бокам от него — два маленьких. Джебрин объясняет, что это место сборищ пресловутых гигантов иззаббаренов, которым здесь приписывают все без различия памятники прошлого. Простые люди рассаживались во впадинах; вождь занимал место на большом кургане, а слева и справа от него сидели два стражника. На самом деле это доисламская гробница, этническая принадлежность строителей которой остается неизвестной из-за отсутствия систематических раскопок.

В  каньоне,  где  мы  сделали  привал,   мы  совершенно  задыхаемся. Камни за день так накалились, что до поздней ночи продолжают отдавать тепло. И наутро, когда мы снимаемся со стоянки, как только лучи солнца  проникают в  глубь   каньона,   мы   начинаем   поджариваться. Джебрин говорит, что не следовало мне приезжать в такое позднее время, когда большая жара вовсе не благоприятствует долгим путешествиям на верблюдах. Сам он совершенно измучился в этой своей последней, как он считает, поездке, и когда к концу дня мы входим в пальмовую рощу Джанета, все мы в самом деле совсем обессилены. Через  три дня,   одержимый  желанием  поскорей  отдохнуть  от  своих трудов, Джебрин приходит прощаться со мной; он терпеть не может оазиса и спешит вернуться к своим. Последнюю свою жену, которая, уточняет он, ему больше не нужна, Джебрин бросил и проводит время, ходя в гости то к одним, то к другим.

Он никогда не сидит без дела, руки его всегда заняты,— например, из покрашенной им самим козьей шкуры и куска алюминиевой арматуры для палатки, который он использует как мундштук, Джебрин мастерит небольшой красивый мех для раздувания огня, наподобие кузнечного. Для собственного удовольствия он сделал внутреннюю арматуру верблюжьего вьючного мешка; он чинит себе одежду, сандалии и приспосабливает к своей больной ноге европейскую обувь, которую он выпросил у туристов. Джебрин всегда занят, кроме тех случаев, когда его одолевают ревматические боли, помимо воли лишая его возможности двигаться.

Джебрин останется для меня самым необыкновенным из туарегов, человеком, полностью приспособленным к суровой жизни в Сахаре, одним из самых умных, с неистощимым запасом знаний людей, которых я когда-либо знал, и больше того, самым верным другом, несмотря на свой независимый и подчас вспыльчивый нрав. Когда ему случалось по пустячному поводу наговорить лишнего, он, напустив на себя исполненный достоинства вид важного господина,